Очнёшься однажды летом, в младенчестве, днём — на сетке твоей колыбели комары.
Пробежит пионерское лето — наклонился почесать ногу: опять комары.
Потом придут лихие девяностые — единственное, что ты запомнишь: появились тогда чудо-пластинки — всунул в устройство, похожее на тройник, вставил в розетку: хоть какое-то спасение от комаров.
Венеция, куда ты поехал в 35, ими кишмя кишит.
Париж в 40 — здравствуй, семейство двукрылых, группа длинноусых.
Улетел под пятьдесят в Испанию — и там достали.
Сейчас потянулся к щиколотке: чешется. И ты уже не спрашиваешь почему.
Они переживут нас, неистребимые, никем не любимые самки. Что было в её жизни? Одна эвригамия. Летала в стайке подруг, жужжала себе, налетели парни, то да се, только их и видели.
Оттого и такая злая. Летишь над вечерней землёй, некогда тебе прочесть в комариной Википедии, что «эвригамия — это на языке биологии спаривание комаров».
Но даже если бы могла — разве это утешит?
Да и слово какое-то противное.
… Когда мы умрём наконец — нас положат, как в детстве, в длинную люльку. Накроют нас лёгким, негреющим одеялом. Даже марлевую сетку перед нашим лицом не натянут.
Где ты, комар? Где твоё жало?
Где твоя злая, недолюбленная тобой комариха?
Наконец-то мы победили тебя.
