Фото из интернета
Две реки, Мурмога и Пекша, то неспешно извиваясь среди неоглядных лугов, то, стремительно бросаясь вниз с холмов, вдруг встречались, образуя широкий угол. Огромное водохранилище, спокойно вздохнув, устремлялось вдаль, на девять километров вперед. Не было красивее места в этих краях. Пологие берега, лишь кое-где запятнанные неровными вкраплениями леса, не вспаханных полей и брошенных сел, и там и тут, украшали нарядные храмы. Высокое синее небо отражало золотые купола и бросало тени кучевых облаков в спокойные воды.
На месте слияния двух рек, забравшись чуть повыше по склону, притулилась деревенька. И было то в ней всего восемь дворов, в которых еще теплилась жизнь, остальные – пустовали, дома стояли черные, небрежно заколоченные корявыми досками. Хозяева подались поближе к столице, бросив отчие земли, жизнь ведь одна. Ни больницы, ни школы не было в деревне, но недалеко, в маленьком райцентре, все было. К такой несправедливости привыкли, обходились, благо пузатый городской автобус ходил три раза в день, исправно и безотказно.
В трех дворах куковали древние бабки, давно пережившие мужей, в остальных домах жизнь текла поживее. Две семьи приехали из города. Сдав там свои квартиры, они устроили себе небольшой рай, скупая продукты у местных жителей, нанимая мужиков по — хозяйству. Жили эти семьи рядом, двор в двор, дружили, хоть и лаялись.
В первом дому, хозяином был бывший учитель, высокий и худой, как циркуль, дядька со склочным характером, но при этом — страшный любитель баб. "Григорий",- представлялся он томно, поправляя на боку воображаемую шашку, и шарил острыми масляными глазками, обшаривая любую, мало-мальски приличную грудь.
Жена его, Саша — не заметная тихоня, усталая и ужк сгорбленная, хотя еще совсем не старая.
Во второй дому хозяйкой была высокая пышнотелая Галя, родом из Киева . Железной рукой она держала своего , маленького, ни в чем не уверенного, ничего не умеющего мужичонку, бывшего водителя троллейбуса. Он был похож на ощипанного воробья, ходил всегда приоткрыв рот и слегка подпрыгивал при ходьбе, что делало это сходство с особенно сильным. Звали его Геной. "Это мой Геннадий", — небрежно говорила Галина и смотрела на мужа так, как будто снимала блестящую обертку.
В доме, около самого храма, высоком и ухоженном, жили мать с дочерью, очень высокие, стройные, как две капли похожие друг на друга, фигурой, лицом и длинными светлыми косами, уложенными вокруг красивых головок. Обе работали в городе, души друг в друге не чаяли, жили счастливо и легко. И даже имена у них были схожи — Катерина, Ирина. Катерина — старшая, Ира — младшая.
В приземистой и крепкой избе, зажиточной и справной даже на вид, жил дед Андрей. Суровый, мало разговорчивый, он казался очень сильным — старинной настоящей мужской силой, от которой тело казалось выточенным из камня, а руки — железными.
Жена его, худенькая, юркая женщина с полузабытым именем — Василиса, была доброй и работящей. Держали они с дедом корову, коз, кур и пасеку. Были всегда с деньгами, их снабжала дочь с зятем, скидывающие в деревню, на все лето, вредного толстого Петьку, лет семи от роду.
Восьмой дом, стоял на самом берегу. Он был очень старым, древним даже, но целым и вполне жилым. Темными окнами он смотрел прямо на воду, узкий двор стекал со склона к реке и заканчивался полуразвалившимися мостками, заросшими тиной. Дом был пуст. Давно. Безнадежно. И только на высоком старом тополе, занимающем половину, заросшего бурьяном двора, свили гнезда вороны.
Жители деревни жили довольно скучно. На досуге, иногда, бабы собирались у кого-нибудь, пили чай, мужики вжбанивали что-нибудь покрепче. Да еще телевизор. Вот и все развлечения.
Лето этого года было жарким уже с конца мая. На пыльной дороге, ведущей к деревне, почти не клубилась пыль, она пустовала. Редко кто приезжал в деревню, и только автобус, три раза в день по расписанию, оживлял привычный пейзаж.
В сонные жаркие полдни, деревня была бы совсем безмолвной, если бы не молодецкое гиканье Петьки, которого этим летом привезли рано. Он, потряхивая толстеньким, белым пузцом, гонял ошалевших кур, загребая теплую, мягкую пыль маленькими ступнями с растопыренными пальцами. Несмотря на противный характер, Петьку в деревне любили, подкармливали ягодами и яблоками, благо этом году они уродились на славу.
В тот день, Василиса, как всегда, повела Петьку купаться. Стояла звенящая жара, они шли вдоль дороги, в сторону любимого Петькиного места, где старая ива нависала над песчаным берегом, и на ее ветке можно было раскачаться, а потом мешком плюхнуться в теплую воду.
По дороге, довольно далеко, шла машина, огромная, черная.
"Дзип", — сплевывал дед, когда видел такую по телевизору- "Дзип! Членов возит, шоб они горели".
Что-то екнуло в груди у Василисы, когда она увидела джип, бешено мчащийся, в клубах белесой пыли. И сама не зная почему, столкнула Петьку в высокую траву на обочине и они, быстро сбежав вниз, через овражек, спрятались в маленьком лесочке у дороги.
Из укрытия дорога была почти не видна, однако Василиса заметила, что машина приостановилась и вроде, что-то покатилось вниз, с откоса, в сторону их лесочка, большое и тяжелое, похожее на мешок.
"Бабушка, смотри"- вякнул было Петька, но баба обеими руками крепко зажала ему рот, изо всех сил, стараясь успокоить колотящееся сердце.
Минут сорок сидели они в лесу, и Василиса никак не могла решится выйти на дорогу. Что-то дурное и черное, предчувствие или страх, сковали ее по рукам и ногам, и только Петька, скакавший козленком по всему лесочку, и ноющий как зубная боль, от жажды и скуки, вывел ее из ступора. Осторожно, как хромая на обе ноги кобыла, она вылезла из овражка, таща за руку неугомонного чертенка и увидела ее.
На обочине дороги, недалеко от края оврага, лежала женщина, похожая на сломанную куклу.
Неестественно вывернутые руки и безвольно раскинутые ноги, были тонкими и смуглыми. Длинная, цветастая юбка завернулась, открывая узкие бедра, весь подол был в крови. Василиса оттолкнула Петьку в сторону и подошла ближе.
В месиве грязи, крови, лохмотьев разорванной одежды, прикрывающей кожу, синюю от сплошняком покрывающих тело ссадин, трудно было что-либо понять. Женщина лежала вниз лицом, и только грива густых кудрявых, шелковистых темных волос, была на удивление, нетронутой. Варвара осторожно попыталась ее перевернуть. Она чуть всхлипнула и застонала.
"Жива! Петька, долдон чертов, беги до деревни"- заорала Василиса — "Бегом! Помощь зови!"
Петька подпрыгнул от неожиданности и понесся по дороге, сверкая пятками и поднимая целые клубы пыли.
Через полчаса, которые показались Василисе вечностью, наконец, показалась телега. В телеге сидел Дед Андрей, Григорий и Саша. Осторожно перевернув женщину, ее уложили на перину, которая чудом оказалась в телеге, и укрыли одеялом. Попытались поднести к ее губам бутылочку с водой, и она вдруг резко и неожиданно открыла глаза. В странных, черных как уголь, зрачках, плескались боль и страх.
"Только не надо полицию… И врачей не надо…"- голос звенел и срывался- " Меня сразу найдут и убьют. И всех убьют. Никому обо мне нельзя! Я справлюсь сама…"
Женщину занесли в огромную баню деда Андрея, срезали ножницами заскорузлую от крови одежду, осторожно обмыли. Несмотря на ужасающий вид, ободранную кожу, сплошные синяки, ожоги от сигарет, резаные раны на сосках и паху и явные следы жестокого насилия, других, угрожающих жизни повреждений, у нее, на удивление, не было. Василиса с Сашей щедро раскрасили ее зеленкой, переодели и уложили в большую, пустующую комнату в просторном доме деда Андрея.
Уже на утро она пришла в себя и заговорила. Подозвав Василису, попросила сорвать в лесу ей несколько разных трав, детально описав их с точностью до листика. "Я Ангелина"- прошептала она, глядя в упор пронзительными черными глазами. " Спасите меня, не выдавайте".
Сходка в деревне состоялась тем же вечером. Бабы орали, что надо сдать эту сучку куда следует, мужики решили однозначно — погодим. "Пускай поживет" — веско закончил дед, тяжело опустив свинцовый кулак на стол- " Там поглядим!"